Сто семьдесят тысяч яиц

В конце августа 1969 года вечером звонит Валера Волков – хочешь на халяву смотаться в Норильск?
Хо-Хо! Ещё как!
Так среагировала бы Эллочка Людоедка из «12 стульев».
Пиши телефон, звони завтра утром!
Оказалось — снабжение скоропортящимися продуктами (яйца, фрукты и т.п.) предприятий Крайнего Севера ведётся из Москвы самолётами Полярной авиации. Всё налажено, только нужны «Сопровождающие грузов». Оплата по 40 рублей за рейс.

Туда летишь как сотрудник Полярной авиации, обратно – свободный вылет, когда сумеешь закомпостировать билет, т.е. ты уже обычный пассажир. (посмотри «Договор» в конце).
Сразу нарисовалась следующая картина: сначала договорная часть, а потом на охоту, в тундру, на две недели. Говорю моему научному руководителю Моисею Исаевичу Хигерович о желаемой поездке в Норильск на охоту. Он всплеснул руками: «Надо ж делать диссертацию!» Посмотрел на меня еще раз, наверное, сравнил мои бродяжьи и диссертационные склонности — махнул рукой…
Приглашаю в напарники Славу Калачева.
Простой и, казалось бы, короткий путь подготовки к поездке оказался насыщен массой разнообразных, прелюбопытных событий, свидетелями и участниками которых нам пришлось стать.
Норильск того времени – закрытый город, и пропуск оформляется только через милицию.
В «конторе»– работодателе предупредили — на всём пути от момента получения яиц на базе в Шереметьево до момента получения акта о сдаче яиц в Норильске могут обворовать, и даже рассказывают, кто и где это может сделать. А коробка с яйцами стоит 40 рублей — как раз наша зарплата…
Вспомнили, конечно, рассказ Джека Лондона «Тысяча дюжин» — там все яйца пропали, замёрзнув. Сообразили, что у нас только падение самолёта со всеми яйцами приведёт к печальному финалу!
В назначенное время приехали в Шереметьево на базу Полярной авиации, получили 170000 яиц – это намного более, чем у Джека Лондона! Выгрузили коробки с яйцами на причальную стенку, и присели ждать.
Но вскоре нам говорят, что в Амдерме, на берегу Ледовитого Океана, наш самолёт попал в беду.
Значит, самолёта сегодня не будет…
Хорошенькое начало — завтра можем оказаться в этой ранее неизвестной нам Амдерме. Всем, даже современным тогда самолетам, а у нас был военно-транспортный ИЛ-12 с пулемётной рубкой в хвосте, летящим из Москвы в Норильск, необходима дозаправка, и происходит это либо в Амдерме, либо в Сыктывкаре – путь-то около 5000 километров.
Предлагают идти домой. Но как-то боязно оставлять на улице яйца и свою зарплату, и тогда мы втаскиваем все яйца (более 300 коробок!) в пакгауз и решаем спать там же, благо у нас для этого есть всё — мы же на охоту собрались! Ночью от таких же «сопровождающих грузы», но с опытом(!), узнаём — по коробкам с яйцами можно аккуратно ходить, а уж спать — тем более.
Все коробки втащили, замок повесили и приклеили вот такую, якобы охраняющую грамоту.

Закончив, расправили плечи, и решили всё таскать впредь самим – не на пустом же месте родилась поговорка – «охота — пуще неволи».
Ночью же узнаём, что яйцами обязательно делиться – кормить — с экипажем самолёта, иначе плохо будет. Но как? Где взять яйца? Коробки-то заклеены лентой, а мы отвечаем не только за их количество, но и за сохранность упаковки!
Нас учат, что с помощью обычной расчёски лента подрезается и тем открывается доступ к яйцам. Однако брать надо не только для экипажа, но и для превращения яиц в деньги, ибо без них в этом бизнесе ни от кого не отмажешься. Головы у нас пошли кругом: воду для заклейки коробок надо достать; яйца кому-то продать… И всё это до утра обделать.
Достаём из рюкзаков свои походные котелки и наполняем их яйцами — из расчёта, если мне не изменяет память, 32 штуки для экипажа и 40 – на продажу.
Советуют освободившееся место в ячейках заполнить меланжем. Слово-то, какое красивое – м-е-л-а-н-ж! А это всего-навсего, на языке проходимцев, яйца, размазанные по ячейкам, чтоб не определить, сколько штук стащили. Для проведения этой операции у них есть стальные прутики длиной 10-15 см. (Это нас возмутило – чтобы скрыть кражу10-15 яиц, разбивают ещё минимум столько же). Много яиц брать из одной коробки нельзя, ибо там, в Норильске, якобы есть грузчик, способный сказать, подержав в руках коробку, сколько яиц отсутствует…
Утром нас ведут в местную «Закусочную», и её директриса, не моргнув глазом, покупает по рублю за десяток умыкнутые яйца (такие яйца стоили 1-30, а при продаже в заведении уже 1-70).
Вздыхаем легче и возвращаемся на базу, а там свежие новости – и второй самолёт, который для нас, разбился где-то под Красноярском!
К вечеру едем спать домой, а утром уже третьего дня появляется третья двойка «сопровождающих». Обедать идём вместе. Берём (за деньги, конечно) из-под прилавка у той же директрисы водку и знакомимся с мужиками – произносим, интеллигентно, так:
– Слава.
– Эрик.
А нам -
– А я — Валет!
Второго запомнил не по кличке, а по цвету — зелёный он насквозь, напрочь пропитой. (Кстати, таким же зелёным, через много лет, я видел в кабинете администратора Театра на Таганке, незадолго до кончины, Владимира Высоцкого – особенно контрастно это смотрелось в сопоставлении с сидевшим рядом, всегда «с иголочки» одевавшимся Андреем Вознесенским)
Мужики – алиментщики, работать хорошо не хотят, чтобы не платить большие алименты, но совсем не работать нельзя. Вот они и пристраиваются для прикрытия на какой-то мелкой работе и там приворовывают. Смотрим, вечером приезжают с огромными фибровыми чемоданами, укладывают в них яйца и увозят. И так дважды. Когда узнают от нас «про расчёску», сплёвывают, на блатном жаргоне что-то матерно произносят в адрес первых наших наставников и дарят нам рулон клейкой бумажной ленты – её можно, оказывается, купить за три рубля у шоферов, привозящих яйца с птицефабрики, и, при желании, просто обмотать всю коробку…
Только на четвёртый день самолёт дают (третий не смог взлететь под Омском), и это волне убедило нас в правоте профессиональной присказки авиаторов: «Там, где начинается авиация – кончается порядок!»
С нами летит комиссия для расследования причины аварии в Амдерме.
Аэродром там военный и расположен прямо на берегу Ледовитого океана - взлётная полоса кончается во льдах. Мало того, эта полоса одновременно и взлётная и посадочная, по очереди.
Самолёт «нашей конторы» стоял на полосе в ожидании разрешения на взлёт. В это время с моря садился на эту же полосу военный самолёт. В конце рулёжки этот самолёт почему-то чуть отклонился и ударил плоскостью крыла по стоявшему. Надо знать, что крылья самолётов – это баки с топливом. Удар пришёлся по кабине пилотов, двое из них погибли сразу. В кабине кроме пилотов было двое, таких же, как мы «сопровождающих»- парень и девушка. Парень не растерялся, открыл дверь самолёта и выкинул наружу двоих других живых пилотов. Девица в состоянии аффекта выпрыгнула сама, не учтя, что до земли около трёх метров, получила открытый перелом ноги и в этом состоянии рванула по взлётной полосе. Пограничники сумели поймать ее только у торосов.
Весь полёт до Норильска мы сидели на порожке кабины экипажа, кормили их яйцами, наблюдали за их работой и за медленно меняющейся обстановкой внизу и в небе. Было интересно и необычно. Я, правда, вот так, в кабине пилотов, уже летал. Летом, в Крым, я отвозил Галю с маленьким Максимом, а возвращался через Симферополь уже без билета, расплачиваясь наличными напрямую с экипажем. Запомнился случай, когда командир корабля был очень недоволен моим расчётом прямо на лётном поле при всей команде – придётся ему делиться со всеми…
Вот и посадочная полоса аэропорта «Алыкель» в Норильске. Напряженный момент снижения и захода на полосу. Земля уже рядом, несколько метров, и в это время на полосу выкатывается вертолёт. А в процессе посадки существует момент планирования и самолёт в то время мало управляем, двигатели работают только на выравнивание. В кабине тишина, все молчат. Каким-то чудом пилотам удаётся перепрыгнуть через вертолёт.
Мы со Славкой сидим на порожке пилотской кабины и всё это видим, но как будто это не про нас, как будто в каком-то другом измерении. Я даже не сообразил испугаться, не всё понял.
Самолёт докатился до конца дорожки, остановился. В кабине – гробовое молчание. Через минуту тишину разрывает страшный мат пилотов.
Смерть была на высоте прыжка через вертолёт.

Сдаём груз, кладовщица бормочет: «Никогда не видела такой аккуратной сдачи». Потом обращается ко мне: «Давай напишем в акте бой 80-ти яиц, а половину себе заберёте». Соглашаюсь и тут же забираю пару ячеек. Она в ужасе: «Да тут же 60 яиц, а твоих только 40!» Я делаю вид, что не понимаю этой арифметики, якобы не знаю, сколько яиц в ячейке, и это окончательно убеждает её, что перед нею какие-то придурки.
– А куда же нам девать теперь эти яйца?
– Да администратор в гостинице возьмёт по рублю за десяток!
Чуть не забыл сказать, что яйца возят или новички, или у кого нет времени ждать, или вообще «ненормальные» – «нормальные» возят фрукты!
В первый же день в Шереметьево мы стали свидетелями поначалу непонятных действий: во время погрузки в самолёт деревянных ящиков с фруктами их поливают водой и даже на них мочатся. А суть вот где: если за яйца несут ответственность только за количество коробок с ненарушенной упаковкой, то за фрукты и за количество мест и за общий вес. Значит, на овощной базе надо прикупить пустые ящики, заполнить их фруктами из других ящиков, а потом обильно облить для веса — чем попало!
Ящик с любыми фруктами «налево» стоил 10 рублей. В Амдерме я видел, что к самолёту подъезжали за этими «левыми» фруктами на грузовике…

В Норильске мы пробыли два дня, ожидая обещанный для заброски в тундру вертолёт и очень нас впечатлила картина на весь фасад пятиэтажного дома – одинокий лыжник на крутом склоне, а вот текст внизу явно учёл местный колорит: НЕ СОЛНЦУ — ТАК ВЕТРУ НАВСТРЕЧУ!
Всё это время вокруг, не затрагивая нас, шла какая-то игра – ведут в ресторан и кормят и поят там весьма и весьма на уровне, даже приводят двух девочек. Кстати говоря, швейцар в ресторан нас не пустил, т.к. мы в резиновых сапогах, свитерах, да ещё и без галстуков. Но стоило появиться Юре и двери перед нами распахнулись.
От ресторана до гостиницы метров 300, но в четыре утра нас повезли туда на отдельной «ВОЛГЕ» каждого. В шесть утра каждому была подана машина с девочкой и повезли нас за 30 км в Талнах (город-спутник). Перед выездом, с большим знанием дела, опохмелки ради, нам выдали кефир.
Для чего туда возили – не знаем!
Руководят шабашем два человека, которых мы видели в милиции в Москве, и Юра. Этот Юра в день прилёта в Норильск подвёл нас к комоду в своей комнате, выдвинул ящик с кучей денег и предложил брать, сколько нужно. Похоже, мы немного спутали им карты, первым делом сняв номер в гостинице. Денег, естественно, мы тоже не брали. Из Москвы для него передали пару импортных туфель и много пачек редких тогда болгарских сигарет.
Мы остались статистами, игра шла без нас, слава Б-гу.
Город Норильск, и комбинат при нём, творение рук зэков – политических и уголовных. Попасть в город зимой и летом можно самолётом, а летом ещё и по Енисею через Дудинку. И тот и другой вариант под надзором милиции.
Воспитывали бывших Зэков, и всех приезжающих заодно, проверенным(!) способом – при входе в город все могли читать выдержки из Постановления Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с хулиганством. Я, для большего усвоения, ещё и сфотографировал её.

Прочтите, ознакомьтесь, бывает и сгодится, а правее, повыше, виден адрес, где висела эта выдержка из УК — на улице 50 лет Октября!
Заглянули мы и на рынок – товаров и народу мало, и кровать лишь одна.

Кровать привлекла наше внимание – это ж, сколько усилий пришлось приложить для её доставки с Большой Земли…

На третий день мы решили плюнуть на их обещания, сесть в поезд и уехать самим.
Получилось очень правильно.
Железная дорога Норильск-Дудинка самая северная в мире (во всяком случае, тогда это было так), её длина 119 км и служит для вывоза никеля на Енисей.
Никель – основная продукция Горно-Металлургического комбината имени тов. Завенягина. От Дудинки до Ледовитого океана рукой подать и, значит, летом никель можно Северным морским путём отправить прямо за границу, а вверх по Енисею можно доставить в страну.
Поезд, не торопясь (насыпи путей всё-таки по вечной мерзлоте!) тащит тепловоз, тащит потихоньку, часа за три, один раз в день, и вагонов в составе, мне кажется, не менее одного.
Сели мы в него, в этот вагон, полагая узнать у пассажиров, где лучше сойти на охоту. Вагон старинный, чуть ли не дореволюционный, освещение керосиновой лампой. Сидим на нижней полке и расспрашиваем мужиков про охотничьи места. Они несут всякую ахинею, а определённого — ничего. Вдруг у моего носа с верхней полки опускаются толстые женские ноги в нечистых чулках в резиночку. Их хозяйка специфическим голосом заявляет: » Цыц, падлы!»
Мужики тут же стихают, а нам этот голос говорит: «Сойдёте на станции «Тундра», передайте Афоне привет от Клавки, и он вам всё сделает». Ноги исчезают, а нам в голову и не могло войти, что после этого можно не сойти на станции «Тундра»!
Около часу ночи сходим на этой станции.

На станции три дома: собственно станция-вокзал, магазин и дом, где живёт Афоня. Есть ещё железнодорожная стрелка и пути от неё куда-то в темноту. Потом выяснилось, что это ветка на секретный военный объект. Иногда оттуда приходят солдаты – покупатели водки в магазине.
Всё! Больше никого!

Передали «привет от Клавы», познакомились, бутылку почали, арбуз подарили. Афоня (Афанасий, значит) обещал отвезти нас утром на своём вездеходе в одну из своих охотничьих избушек в тундре, и в коротких остатках сна мы слышали, как он безуспешно пытался оживить мотор вездехода.
Утром подтвердилось, что все попытки оживить вездеход прошли впустую. Афоня нарисовал нам кроки, как дойти до избушки, пообещал приехать к нам, как только восстановит машину. А мы, и не хотели ехать, мы даже с удовольствием пошли на эти одиннадцать километров пёхом.
Этот путь оказался очень любопытным.
Тундра выглядела совершенно одинаковой во все стороны: блюдца озёр, под ногами стланик высотой сантиметров сорок, а когда более и нога неожиданно проваливается до твёрдой земли, невольно изо рта вываливается крепкое слово. Вскоре привыкаешь к частым падениям и уже не ругаешься — бесполезно.

Чахлые берёзки-сосёнки толщиной 3-5 см, иногда несколько толще – всё очень похоже, однообразно . Если не выйдешь к реке, ориентироваться трудно.
Мы шли до вечера, не торопясь.
Набрели на первый северный газопровод Мессояха-Норильск длиной около полутора сотен километров. Его проложили поверх земли на опорах различных опытных конструкций.
Миграционных путей северного оленя не учли. Олени подходили к серебристой трубе диаметром около метра и в нерешительности стояли, задние подпирали, средние гибли – это как в давке на Трубной площади в Москве на похоронах Сталина.
Браконьеры тут как тут – вокруг множество холмиков из оленьих костей, шкур и рогов.
У меня до сих пор, даже в Доме престарелых, где живу сейчас, над входом в комнату закреплены маленькие беловатые рожки – так это оттуда!
В конце дня пришли к избушке. Протопили печурку и завалились спать – всё ж толком не спали двое суток и, хоть и немного, но походили.
Утром начали осваивать близлежащую тундру.
Дело было в середине сентября, и в течение дня погода резко менялась – то снег, то дождь. Утром за дверью кто-то матерно ругается; первый раз, ни свет, ни заря, мы выскочили в снег, но никого нет. И так несколько дней, но всё же увидели своими глазами матершинника – это была полярная куропатка. Они так разговаривают… Особо тут удивляться не следует – во всех русских деревнях матерный язык используется повсеместно и всеми возрастными уровнями.
А чуть ранее, ещё в Норильске, в Охотсекции, услышали колоритную местную поговорку: «Гуся жопой бьют!».
Смысл фразы: гусь – очень сторожкая птица и, чтобы его «взять», требуется долго терпеливо сидеть на… да, да именно на ней.
Афоня – начальник станции, и потому у него есть шпалы. И вездеход для их доставки у него есть. Шпалы пропитаны вредным для здоровья креозотом? Не беда!
Слегка, с одной стороны, протесав топором шпалу от креозота, он «слепил» из них в тундре более десятка таких непритязательных избушек. Попробуйте представить себе степень блаженства, хоть и сильно пахнет креозотом, когда вытягиваешься на нарах в тепле, а за стеной 30-40 градусов мороза…
Именно для этого и служат избушки в зимний сезон охоты на соболя.
На чердаке Афоня хранит ловушки для соболя – две тяжеленных деревянных плахи, одна из них кладётся на снег, вторая наклонно над ней удерживается тоненьким прутиком с привязанной к нему привадой. Соболь дергает приваду, верхняя плаха падает и придавливает зверушку, не портя шкуру.
Сентябрь там считается охотничьим межсезоньем – северный олень ещё не подошёл, а птица уже на юг отлетела.
Мы выходили на «вдающуюся» в озерко косу и стреляли только тех уток, что должны были упасть на берег. Настреляли ящик уток и всю добычу отдали Афоне, когда он приехал за нами на вездеходе.

Уток гружу я, а каток Афанасий ставить не собирается

История появления у Афони вездехода заслуживает повествования.
Рядом работали геологи, и вездеход у них — не гляди, что плавающий — потонул. Дело было осенью, нырять никто не хотел, и его бросили до весны.
Ненадолго отступлю от повествования, чтобы поделиться опытом, повторять который, можно только изредка. Если на улице очень холодно, но на открытие байдарочного сезона в майские праздники, к примеру, искупаться надо, — у самой воды на песок ставили рюмки с водкой, бросались в воду, твёрдо зная, что нас ждёт в конце заплыва, даже не вылезая из воды.
Так, вот — геологи отступились от вездехода, лежащего на дне, а смекалистый мужик Афоня дождался, когда они уехали, нырнул, прицепил к машине трос, забил в берег лом, и, лишь только он вмёрз, лебёдкой потихонечку вытащил вездеход и дома привёл его в чувство, но отсутствующий каток предусмотрительно не поставил. Весной, перед приездом геологов, снова утопил его, а осенью повторил операцию с ломом – зимой, когда машина более всего нужна (собирать соболей!), Афоня катался по тундре на вездеходе, а на лето – топил его. Игра, в конце концов, надоела хозяевам утопшей машины, и они отступились совсем.

Долина реки «Норилка». Со дна этой реки Афоня и вытащил «плавающий»,
но всё-таки «утопший» вездеход.
Обратно мы пошли пешком — так интереснее, чем трястись в пропахшем бензином вездеходе.
Пришли на станцию и попросили Афоню отправить нас в Дудинку.

В конце сентября 1969 года так смотрелась Дудинка

В Дудинку, оказалось, проник продолжатель дела незабвенного Остапа Бендера, и даёт там повторный сеанс одновременной игры в шахматы.

На том же тепловозе, которым в то время распоряжался полковник, к вечеру вернулись в Норильск.
Пока ожидали тепловоз, Афанасий рассказал нам свою историю.
В 1946 году он, голодный, четырнадцатилетний пацан, стащил на пароходе, на Енисее, мешок сухарей и попался. Дали этому мальчишке 10 лет «отсидки» и 5 по «рогам», т.е. проживание после освобождения ещё 5-ти лет в местах около заключения без всяких гражданских прав, без паспорта, а, значит, без возможности куда-либо выехать!
Так проводилось большевиками заселение Севера…

В Норильске мы не успели на последний самолёт, и пока не пройдёт туман, ни один самолёт не приземлится, а, значит, и вылетать-то нечему.
Звоним Юре. Он тут же приезжает на аэродромной техничке и ведёт нас в какой-то балок здесь же на территории аэродрома. Там двухэтажные нары, зело крепко накурено, и какие-то бандитские рыла играют в карты, в «Храп». Потом-то, много лет спустя, уже в Израиле, когда мы с Галей увлеклись преферансом, в «Энциклопедии карточных игр» обнаружилась игра под названием «Фрап».
Как бы предваряя нашу реакцию, Юра сказал значительно-тихо: «Эти – Мои» и ушёл. Нам тут же освободили верхнюю полку, и мы со Славой наблюдали оттуда, как через какое-то время проигравшему предложили валенки и меховую куртку на время, пока он сбегает куда-то за другим полным – подчёркиваю, полным: от носок до шапки – комплектом одежды.
В качестве вещественных трофеев мы привезли оттуда, с Севера, огромные персики, коими нас угостили «сопровождающие» прилетевшей из Москвы группы – мы попали в «свои», слух о двух охотниках на две недели застрявших в тундре, дошёл от Норильска до Москвы.
Гале неоднократно звонили из конторы, и она их каждый раз успокаивала: «Да не пропадут они, вернутся, отчитаются за яйца!»
Путешествие было одним из необычных и сейчас оно кажется каким-то нереальным — минуло ведь почти полвека! В подтверждение его реальности прилагаю копии хозяйственного «Договора» между мной и «Конторой» — только теперь я понял , зачем я их хранил.

Года через 2-3 встречаю Юру в Московском городском Комитете Народного Контроля. Он уже в Москве (это после судимостей и «поражения в правах»…) и служит личным шофером председателя Комитета. Мне он тихо говорит – «встречаться мы больше не должны!».
Мафия непобедима!

Эрнст Мадорский 23.04.10